Священники в поисках утраченного времени: взгляд изнутри на одну острую проблему церковной жизни

— Отец Николай, что показало Ваше исследование?

— Что в России катастрофически мало священников! Во всех приходах, расположенных на территории России (то есть за вычетом духовенства Русской Православной Церкви в сопредельных странах), их немногим более 20 000. И всем им под силу сейчас исповедовать и причащать только 3−4% россиян.

— Как же так? Скоро уже 30 лет, как Церковь в нашей стране обрела свободу, и у многих ощущение, что священников сегодня как раз много…

— В церковной жизни есть очень странное несоответствие взглядов извне и изнутри. Я хорошо помню, как однажды — примерно в 1994 году, я как раз тогда сам стал священником — услышал в одном старом большом храме сетования пожилого пастыря: «Как же много рукополагают священников, сколько храмов открывают! Скоро у нас прихожан не останется. Как мы будем жить?» То есть даже в церковной среде было сопротивление открытию новых храмов. Ведь это означало: мало треб, мало крестин, мало венчаний, а значит, меньше и зарплата духовенства.

Такая трактовка происходившего, да еще из уст священника, меня просто поразила. Ведь совершенно очевидно было, что открытие новых храмов — одна из самых главных задач Церкви! Нехватка священников в тот момент была очевидна. Но тем не менее даже тогда находились люди, у которых было другое видение… Это — с одной стороны. А с другой, реалии церковной жизни таковы, что священнику постоянно не хватает времени. Он никогда не успевает ни с кем поговорить. Не только с людьми вне храма — хотя это тоже представляет серьезную проблему,  — но и с уже пришедшими в Церковь. Даже на исповеди.

Священник, стоя у аналоя, всегда оказывается в состоянии внутреннего противоречия. С одной стороны, исповедь очень часто превращается в формальную процедуру, почти сводится к чтению разрешительной молитвы — и тогда встает серьезный вопрос: если из исповеди изымается элемент личного взаимодействия священника с прихожанином, почему бы не заменить ее, например, какой-то общей молитвой перед Причастием. Как мы знаем, в какие-то периоды церковной истории это бывало. И наоборот: как только исповедь начинает включать в себя элементы личного общения — это сразу входит в противоречие с богослужением, которое личного общения все-таки не предполагает.

— В каком смысле не предполагает?

— Личное общение очень трудно регламентировать. Иногда человеку, пришедшему на исповедь, нужно его больше, иногда — меньше. Но как только это общение возникает, оно сразу ни во что не вписывается, и исповедь становится для священника постоянным испытанием. Ведь параллельно идет служба, и он обязан совершить эту службу должным образом, с благоговением. И у священника всегда остается ощущение, что он не успел ни помолиться, ни поисповедовать — ничего не успел.

— Это и было отправной точкой Вашего исследования?

— Не единственной. Была и другая, связанная с тем, что количество регулярно исповедующихся и причащающихся людей уже много лет не растет, остается на уровне 3−4% населения.

— Регулярно — это раз в месяц или чаще?

— Да. Хотя отдельный вопрос — что за люди входят в эту группу. Ведь многие вполне воцерковленные люди скажут, что они приступают к Чаше и реже. По-видимому, в последние 20−25 лет, несмотря на резкий рост числа называющих себя православными, тех, кто причащаются раз в месяц и чаще, больше не стало. А рост показала «средняя» группа — причащающиеся несколько раз в год. Сейчас их примерно 18% населения.

Легко исследовать крайние ситуации. Например, ты хорошо понимаешь, с кем имеешь дело, когда речь идет о людях, которые причащаются часто и включены в приходские общины. А среди причащающихся несколько раз в год можно встретить людей самых разных. Это могут быть и церковные люди, выросшие в рамках такой традиции. А могут быть и почти совсем не церковные.

«Священник для многих стал чем-то вроде психолога»

— Основной вывод, который Вы делаете в исследовании: священников в России хватает только для того, чтобы исповедоваться и причащаться могли 3−4% россиян. Но если численность духовенства увеличить, есть ли уверенность, что приступающих к таинствам станет больше?

— Совершенно нет. Взаимодействие с малоцерковными людьми — очень сложная задача. Но она станет просто нерешаемой, если не увеличивать количество священников: с этими людьми просто некому будет разговаривать.

Очень часто для человека, который причащается несколько раз в год, сходить в церковь — это почти то же самое, что сходить к врачу. Поход к врачу не вписывается в нормальное течение жизни: надо специально выбрать для этого время, отпроситься с работы и т. д. То есть это — выпадение из привычного ритма жизни. Так же и с походом в церковь. Мы не имеем сегодня каких-то привычных, нормальных, естественных форм церковной жизни, в которые человеку было бы легко войти. Иногда люди даже специально приходят в будний день, чтобы спокойно пообщаться со священником. Но это не церковная жизнь, это некие эпизоды.

Они помогают поддержать какое-то свое миропонимание, внутренний рост, осмыслить какие-то переживания, о чем-то задуматься, попросить у Бога помощи — но не становятся частью жизни.

Обычно для такого человека важна личная связь с конкретным священником, которому можно позвонить по телефону, договориться, приехать побеседовать. И это чуть ли не единственная возможная форма взаимодействия. Но она не вводит человека в Церковь! Он может обвенчаться с супругой, покрестить детей, подходить к Причастию, даже более или менее регулярно… Но весь его образ жизни остается внецерковным.

— Но почему? Если он живет в венчанном браке, время от времени исповедуется, причащается…

— Такие люди могут прийти к какому-то христианскому пониманию жизни, к исполнению главных заповедей: не укради, не убий, не прелюбодействуй… Но их христианство как бы не переходит в жизнь. И уже их дети воспринимают совершенно не христианские формы жизни, способы создания семей, спокойно практикуют блудные грехи и так далее — все то, что современным обществом вполне принимается и не осуждается.

— Получается, что священник для таких людей становится альтернативой психологу?

— Да. Причем обращение к священнику за «консультацией» не становится для человека органичной частью жизни. Это просто такой «инструмент», который он в какой-то момент использует, а потом откладывает и возвращается к привычной жизни. Жизни, которая выстраивается зачастую совершенно случайным образом — исходя из семейных традиций, личных предпочтений, круга общения и так далее.

Проблема тут еще и в том, что личное общение со священником начинает превалировать над тем, что является главным в церковной жизни. Главное — это Христос и церковные таинства, а вовсе не священник, даже если у тебя с ним хорошие личные отношения, эффективное взаимодействие, взаимопонимание и так далее.

«Постоянные прихожане оказываются на втором месте»

— Но несколько бесед с таким малоцерковным человеком — и священник, может быть, сумеет правильно сориентировать его, переключить с себя на Христа. А вот люди, которые как раз живут церковной жизнью, очень часто жалуются на нехватку общения со священником…

— Это следующая большая проблема. И это очень мешает развитию церковной приходской жизни.

Священник всегда ориентирован на какую-то кризисную ситуацию. К нему подходят: «Хочу покрестить ребенка»,  — и он кидается что-то объяснять, рассказывать, входит в личные проблемы человека, пытается его поддержать, вдохновить на христианское воспитание ребенка… И так постоянно. Он все время «затыкает дыры». А когда подходит кто-то из постоянных прихожан и просит о разговоре, у священника часто не хватает ни времени, ни энтузиазма. Это вроде бы не так срочно, всегда на втором месте по важности и неизбежно вытесняется чем-то другим.

При этом регулярное общение священника с прихожанами крайне необходимо. Например, чтобы ребенок или подросток мог подойти к священнику на исповедь — осознанно, с доверием, с готовностью задать какой-то вопрос, поделиться сложностями или переживаниями,  — у ребенка должно заранее возникнуть какое-то поле общения со священником.

Священник должен быть ему понятен, знаком, близок, к нему должно сформироваться какое-то доверие. Иначе ребенку будет очень трудно сделать этот шаг, он растеряется.

— А точно ли тут проблема в недостатке священников, а не в системе их приоритетов?

— То, что священников не хватает,  — очевидно. Даже в маленьком городе, если там один храм на 5−10 тысяч жителей, он по определению будет переполнен: 3% горожан придут в воскресенье — и все, больше никто не поместится. Если в такой ситуации священник служит один, то выстроить регулярную приходскую жизнь ему не удастся.

Допустим, он запланировал, что каждое воскресенье после службы будет проводить время с прихожанами. Но один раз в воскресенье его вызвали на отпевание, другой раз — на венчание, в третий раз еще куда-то «сорвали»… Если нет еще одного человека, который может его подменить, то выстраивать приходскую жизнь, хоть сколько-нибудь выходящую за рамки богослужения, крайне сложно. Не говоря уже о том, что на настоятеля сваливается огромное количество хозяйственных и административных забот.

— От людей, которые уже давно в Церкви, иногда слышишь, что тот или иной батюшка сильно помог им на этапе воцерковления, но вот сейчас им трудно найти такого священника, который мог бы вести их дальше — отвечать на вопросы, что-то советовать, укреплять…

— Это сердцевина той проблемы, о которой я говорю. Священнику проще сосредоточиться на людях, которые начинают воцерковляться. И он чувствует свою ответственность перед этими людьми, потому что если он сейчас не уделит им должного внимания, то они не покрестят ребенка, не придут на исповедь, не начнут водить детей к Причастию. А эти первые шаги в Церкви очень важны. Если человек их не сделает, то вовсе пройдет мимо, не войдет в Церковь.

Введение в Церковь нового человека требует от священника внимания и заботы, но это ограниченный период, и обычно он проходит в режиме каких-то особых встреч и событий, на которые священник может найти время. А потом, когда человек начинает жить регулярной церковной жизнью, постепенно вся она сосредотачивается вокруг субботы и воскресенья. Этот промежуток времени у священника самый насыщенный, востребованный. И именно в это время он оказывается наименее доступным для постоянных прихожан.

«Сам ты в священники не собираешься, но твой друг, может быть, пойдет»

— Можно ли, по-Вашему, всерьез рассчитывать, что священников будет становиться больше?

— Важно, чтобы сами священники ставили этот вопрос на повестку дня. Если Церковь осознáет это как задачу, если на приходах будут созданы условия для появления новых священников, тогда ситуация может улучшиться.

Недавно на конференции одного из московских викариатств я делал доклад о том, как формируется священник и что оказывает на него влияние. В частности, я высказал мнение, что существенную роль в формировании священника играет семья. Более того — в нормативной ситуации священники рождаются в многодетных семьях. В Русской Церкви до последнего времени не было исследований на этот счет, а про Католическую Церковь мы знаем: подавляющее большинство ее священников — выходцы из церковных многодетных семей. Причина вполне понятна: многодетные семьи — это самая активная часть Церкви, стержень прихода; именно они воспитывают будущих священников, поддерживают их и доводят до рукоположения.

Но эти мои слова вызвали отторжение и возмущение. Почему это семья должна быть центральной точкой заботы прихода? И с какой это стати священники рождаются в семье? И где я видел семью, которая бы священника поддерживала и воспитывала?

При таком отношении к семье, конечно, никаких священников у нас не будет. Они будут появляться, только если в церковной среде появится осознание, что не только епископы, не только духовные школы, не только священники, а все церковные люди, любая семья в ответе за то, чтобы в Церкви было духовенство.

Это не значит, что нужно всех мальчиков ориентировать на священство — ни в коем случае! Но воспитывать своих детей нужно, осознавая, что, может быть, кого-то из них Господь призовет к священству, и нужно дать ему все необходимое для этого. Молодежь должна понимать: хочешь быть, например, физиком — пожалуйста, но имей в виду — может быть, Господь когда-нибудь призовет тебя в священники. Поэтому вот это делай, а вот этого лучше не делай.

Только если такое понимание в Церкви — и у священства, и у родителей — сформируется, мы сможем качественным образом изменить ситуацию с дефицитом духовенства.

— Но в наших реалиях вряд ли можно ожидать, что каждая многодетная семья выставит хотя бы по одному кандидату в духовенство…

— Я убежден, что в священники ни в коем случае нельзя «подталкивать» — тут не может быть никакого искусственного призыва, рекрутинга. Важно, чтобы среди прихожан появлялось другое — ощущение ответственности за тех, кто идет служить в Церковь. Допустим, сам ты в священники не собираешься, зато твой друг, может быть, пойдет. И тогда ты должен будешь, во‑первых, поддержать его выбор, а во‑вторых, помогать ему.

Один священник старшего поколения рассказывал мне, как он уже с четырьмя детьми оставил светскую работу и пошел учиться в семинарию. Никаких средств к существованию у него не было, и ему помогали друзья: скидывались и оплачивали жизнь его семьи. Хотя он только учился и до священства было еще далеко.

Вот если с Божией помощью удастся сформировать такое отношение, тогда ситуация может измениться — и только тогда она и изменится. В противном случае резерв тех, кто может быть священниками, похоже, просто исчерпан.

— А как обычные прихожане могут поучаствовать в становлении священников? Ваша история про друзей, содержавших семью будущего священника, конечно, вдохновляет, но это ведь исключительный случай.

— Не такой исключительный, как кажется. Во всяком случае, раньше среди церковных людей считалось святым делом поддержать семинариста, который хотел стать священником. Деньгами легко помочь: не всегда, но иногда они что-то решают. Но возможна и совсем другая поддержка: можно духовно, психологически поддержать его семью, помочь что-то сделать, побыть с детьми, даже просто проявить уважение к его выбору, заранее отнестись как к будущему священнику — человеку, который чем-то ради тебя пожертвовал, которому ты чем-то обязан.

Такое уважительное отношение очень важно для формирования священника. Когда он чувствует его, то и сам относится и к себе, и к людям соответствующим образом; понимает, что он им многим обязан.

Но конечно, это совсем не простая и не повсеместная ситуация. Я знаю несколько случаев, когда молодые люди шли в семинарию, а их друзья, вполне церковные люди, никак их выбор не поддержали. Наоборот, скептически к нему отнеслись. Это внешний успех вызывает в людях энтузиазм, а решение стать священником часто воспринимается как некое чудачество. И те молодые люди переживали это очень тяжело, всерьез и глубоко.

— Как сегодня обстоит дело с желающими стать священниками?

— Количество семинарий за последние 15−20 лет сильно увеличилось. Но все они небольшие и работают на восполнение клира близлежащих епархий — как это всегда и было. А Церкви недостаточно простого восполнения. И даже просто воспроизводить духовенство сложно, потому что в России очень много молодых приходов. Когда еще они дадут плод в виде следующего поколения духовенства, людей, которые в этих приходах выросли и захотели послужить Церкви! А новые священники на этих приходах будут нужны уже скоро, ведь «цикл жизни» священника очень короткий. Рукополагают его обычно, когда ему около тридцати лет, а ближе к пятидесяти он уже никакой внебогослужебной деятельностью заниматься не может. Он может быть духовником, пастырем, служителем, но строительством прихода заниматься ему уже трудно.

Так что мы обречены находиться в ситуации дефицита духовенства. Священников всегда нужно больше, чем их способны дать приходы. И тем не менее, если церковные люди готовы будут ради этого потрудиться, если каждый как-то поучаствует, то Господь откликнется, ответит на просьбу людей, может быть, даже не явно выраженную.

«Нельзя зайти с улицы и причаститься»

— Но пока ситуация остается, похоже, критической: во многих храмах священник только один, и каждый раз к нему выстраиваются длинные очереди на исповедь. Как все-таки ему действовать в такой ситуации? Может быть, кого-то исповедовать не перед каждым причащением? А кому-то рекомендовать причащаться не за каждой Литургией?

— Перед священником всегда стоит нетривиальный вопрос: как распределить между пришедшими людьми то время (совсем небольшое), в которое они хотят поисповедоваться, а часто еще и что-то спросить, и посоветоваться. Я уже говорил, что исповедь совершенно не место для разговоров «за жизнь», но люди неизбежно приходят к священнику и с вопросами, и за советами — невозможно требовать, чтобы этого не было.

Каждый священник пытается как-то эту ситуацию упорядочивать и устанавливает для себя (а иногда и прихожанам предъявляет) какие-то правила. Но есть два момента, которые эту ситуацию всегда будут форматировать.

Первый: какие правила ни устанавливай, они все равно будут нарушаться. И если ты начнешь требовать железного соблюдения этого правила, это тут же войдет в противоречие с самим смыслом исповеди, которая предполагает, чтобы ты на первое место поставил человека, а не какие-то правила или обстоятельства. Один епископ из большой далекой епархии как-то сказал мне, что он строго требует от своих священников: «Когда говоришь с человеком, не смотри на часы». Действительно, это единственная возможность поговорить с человеком по-настоящему. А раз так, любые правила всегда будут нарушаться.

И второй: мы стараемся говорить людям, что, если им действительно нужно, они всегда могут на нас рассчитывать. Мы всегда готовы остаться, поговорить с человеком после службы, после исповеди. Важно, чтобы не оказалось, что человек в критической ситуации не может подойти к священнику.

Если ситуация не критическая, тогда, может быть, человеку иногда полезно и потерпеть, подождать, оставить свой вопрос до следующего раза. Но важно, чтобы каждый точно знал, что в критической ситуации он всегда может до священника дойти.

Конечно, мы все равно не застрахованы от сбоев. Например, из этой схемы часто «выпадают» дети. Детям нужно особое внимание. Господь недаром сказал: Пустите детей… приходить ко Мне (Мф 19:14). Взрослый может сам донести свою нужду до священника: если дело важное, он просто употребит больше усилий.

А ребенок часто не понимает, насколько ему важно что-то обсудить со священником, ему всегда нужно помочь, от него трудно ждать, чтобы он сам совершил необходимое усилие и дошел до исповеди. Неудивительно, что в двенадцать лет многие уходят из храма.

— Так, может, просто отменить обязательную исповедь перед причащением? Ведь есть пример греческой Церкви, где исповедь и причащение напрямую не связаны.

— До греческой традиции исповеди нам еще очень далеко. Такая традиция возможна, если есть сформированные, устойчивые формы общецерковной жизни. Когда, как в Греции, есть местная община, в которой все с детства крещеные, все друг друга знают, все ходили в одну воскресную школу, все учились Закону Божию. Православие для такой общины — основа быта, сердцевина всей жизни. Там все знают, что, если ты согрешил, причащаться категорически нельзя, что в определенные моменты просто необходимо исповедоваться. И священник является частью этого сообщества. Есть даже такая традиция: когда на приход назначают нового батюшку, все прихожане собираются и покупают ему машину. Это нечто само собою разумеющееся.

Но даже в Греции такая практика дает сбои. Далеко не везде мы видим активную церковную жизнь, часто люди подолгу не доходят до таинств. Машину священнику покупают, праздники отмечают — а исповедоваться, причащаться приходят далеко не все. Оказывается, исповеди надо учиться, это не такая простая вещь. А у нас церковная жизнь вовсе не сформирована. И если начать причащать всех без исповеди, она вообще может развалиться.

— Но почему?

— Так устроена христианская Церковь: невозможно зайти с улицы и причаститься. Причаститься можно, только когда находишься в Церкви, в общении с ней. А у нас это общение устанавливается прежде всего через контакт со священником; часто у человека просто нет никого другого, кто мог бы его связать с Церковью. Поэтому в нашей ситуации просто невозможно себе представить другую практику, кроме той, которая есть сейчас.

Представление, будто исповедь — это «пропуск» к причащению, конечно, неверное. Но оно и так уже разрушается, в том числе благодаря постановлению Архиерейского Собора «Об участии верных в Евхаристии». Сейчас уже стало нормой, когда человек, допустим, исповедовался в воскресенье и просит у священника благословения причаститься не только в этот день, но и на праздник или именины через несколько дней. И если это человек церковный, то будет совершенно естественно, если священник скажет ему: «Конечно, причащайтесь».

Так что сугубо формальная связка между исповедью и причащением уже разрывается. А то, что исповедь связывает нас с церковной жизнью,  - это представление лучше бы не разрывать. Это драгоценное наследие церковной жизни сформировалось еще в эпоху гонений: ты, может быть, не знаешь Евангелия (возможно, у тебя его просто нет); тебя могли не научить молиться; возможно, ты редко бываешь в храме… Но если хотя бы иногда ты приходишь на исповедь и причащаешься, тогда ты — в Церкви. Это такое поразительное отношение к таинству, которое, с одной стороны, очень легко превращается в формальное обрядоверие, а, с другой — сохраняет в церковном сознании ощущение, что в центре всей жизни стоит Евхаристия и она требует какого-то особого к себе отношения.

Нам нужно так устраивать церковную жизнь, чтобы человек мог включиться в нее и вне связи с богослужением. Тогда и исповедь встанет на свое место, и причащение станет естественным завершением и центром всей этой жизни. И тут важна фигура священника, за которого человеку, пришедшему со стороны, легче всего «зацепиться». А просто разрушив связку между исповедью и причастием, мы разрушим идею связи с Церковью, но саму эту церковную жизнь не создадим.

— Как Вы считаете, все эти проблемы современной приходской жизни могут быть решены?

— Церковь — это не та реальность, которая может быть спрогнозирована или сконструирована. Ее глава — Христос, Он ее устраивает и направляет. История Церкви показывает удивительные примеры: иногда ее торжество в этом мире оборачивается страшными катастрофами, а катастрофы в церковной жизни всегда приводят к ее триумфу. Недавняя история гонений — яркий тому пример.

В дневниках протопресвитера Александра Шмемана есть замечательная мысль. Он пишет о том, что все постоянно говорят о «церковных проблемах», а это совершенно неверное понимание Церкви! Церковь не живет проблемами, не они составляют содержание ее жизни. И полноту ее жизни не умалить никакими проблемами. А мы по-прежнему очень любим эту «проблемную» риторику. И забываем, что Церковь живет по своим законам, не подчиняясь законам этого мира. Поэтому я глубоко убежден, что церковная жизнь все ненужное и наносное всегда преодолеет и победит. И все мои исследования, все исследования моих коллег направлены только на то, чтобы попытаться понять, что отвечает замыслу Божию о Церкви сегодня, и, поняв, не противодействовать этой всепобеждающей силе Божией.

Подготовил чтец Игорь Цуканов,
журнал «Фома», № 10 (198), 2019

См. также:

• Почему в России 70% православных и только 3% церковных людей? На что это влияет и как изменить ситуацию
• Священник и исповедь в современной России: с точки зрения пастырской практики и проблемы подготовки пастырей