Конец Империи. Какие выводы современное духовенство должно сделать из событий 100-летней давности?

То, что случилось в 1917-ом году, произошло не вследствие какого-то внезапного, трагического или нелепого стечения обстоятельств, а имело свои причины, лежащие достаточно глубоко в истории, в прошлом и в русской жизни.

Если мы с вами говорим о русском священстве, то не лишним будет вспомнить, что с петровских времён (во всяком случае, со второй половина XVIII в.) оно замыкается в особое духовное сословие. Более-менее свободный выход из него (и, соответственно, вход) появляется только ближе к концу XIXв. Это сословие, вместе с крестьянством, вместе с русским народом, остаётся в старом допетровском быту. Все мы знаем, что Пётр I провёл реформы общественного быта. И общества образованные, привилегированные классы, уже попали в новый европейский быт, живший новой, уже нецерковной (даже с точки зрения западного христианства) культурой. А нижние слои, по преимуществу крестьянство и духовенство, остались в старом быту.

Уже здесь возник ряд проблем. Во-первых, проблем образовательных, которые мы до сих пор, кстати, имеем нерешёнными до конца. Русские университеты, возникающие тогда же, в XVIII веке, никогда не имели богословских факультетов и не давали богословского образования. В связи с чем, представители духовенства могли получить только духовное образование, а люди из общества, наоборот, богословского образования получить не могли.

При этом духовенство, в силу своего быта и прочих условий жизни, относилось де-факто к низшим классам общества, а его паства — к высшим. В связи с чем, закладывается некоторые презрительное отношение к пастырям Церкви. Напомню, что до Синодальной эпохи представители, по крайней мере, высшей церковной иерархии (архиереи) довольно часто были из дворян, т. е. из высших классов общества.

Отныне это не так. И хотя архиереи по табелю о рангах имели статус равный генералу, но, тем не менее, за редким исключением основались чужими в обществе. Разве что, за исключением личностей чрезвычайных по своей духовности, культуре, по своему уму — таких, как святитель Филарет (Дроздов).

И дело даже не только в том, что в обществе постепенно развиваются либеральные тенденции, которые в общественной жизни, само собой, не находят много места для Церкви. Но, кроме того, в силу описываемой мною ситуации, и консервативные круги общества (например, славянофилы) столь же критично относились к Церкви. К той Церкви, которая тогда была, существовала. Придуманная Хомяковым прекрасная модель Церкви — она никогда, ни в какую историческую эпоху не существовала в действительности. И существовать, очевидно, не будет — просто потому, что она нереальна, она не хочет знать исторических условий существования Церкви.

И отсюда возникает некое тотальное неприятие Церкви — той, какой она была. Слева — потому, что она мешает идти в «светлое либеральное будущее»; справа — потому, что она не соответствует придуманному «идеалу».

К этому давайте ещё добавим тот момент, что о жизни Церкви Синодального периода конца XIX — начала XX вв. более всего мы знаем именно от людей этой прослойки общественной, этой социальной группы, которые смотрели на Церковь соответствующим взглядом.

В Свято-Тихоновском Университете не так давно была конференция, посвящённая предреволюционной ситуации. Выступали разные исследователи, учёные, с разных точек зрений смотрящие на происходящее. И невольно (никто перед собой не ставил это цели) из суммы докладов сложилась ситуация, что тогда все социальные и общественные группы: творческая интеллигенция, политические партии, ещё какие-то институты — все они были недовольны Церковью. Все они знали, что́ в Церкви надо изменить для того, чтобы Церковь могла бы быть им полезна — конкретно каждой этой группе.

Церковь сама по себе не интересовала, в общем, никого.

Другой ряд проблем.

До определённого времени, бо́льшая часть духовенства действительно жила общей с народом тяжёлой жизнью. И эта общность жизни давала какую-то близость — взаимопонимание пастырей и паствы хотя бы на социальном уровне. Если с обществом были всегда проблемы, то по крайней мере на этом уровне какое-то понимание всё-таки было.

Начинаются великие реформы, в том числе и реформы приходской жизни. Государство делает весьма решительный шаг к тому, чтобы содержание причта полностью переложить на плечи прихожан. И отсюда начинается непонимание между клиром и паствой уже в народной среде. Чтобы понять насколько оно было глубоко, достаточно привести такой пример:

священников, призывавших прихожан чаще причащаться, обвиняли в том, что они делают это для того, чтобы больше заработать денег.

Есть ещё одна проблема.

О ней вспоминает небезызвестный деятель нашей Церкви второй половины XIX века, архиепископ Харьковский Амвросий (Ключарёв), бывший на тот момент священником. Он был знаком со святителем Филаретом Московским (Дроздовым), и в своих воспоминаниях передаёт состоявшийся однажды разговор с владыкой. Митрополит Филарет его спросил о том, как складываются отношения между белым духовенством и монашествующими, — на что тот ему ответил, что священники чувствуют свою отчуждённость от своих монашествующих собратьев, с которыми мы вместе поступаем в семинарии, с которыми вместе учимся, вместе всё делаем. Известно, что учёное монашество академии — были первые кандидаты на архиерейство. Духовное образование давало такую возможность людям из духовного сословия независимо от их происхождения (митр. Платон Левшин, свт. Тихон Задонский были из семей причетников). Они постригаются и уже понятно, что они будут архиереями — и начинается отчуждение: «А когда они уже становятся владыками, они нас уже и знать не хотят, они нас не узнают». Но это, конечно, частный разговор, личное мнение владыки Амвросия, хотя

совершенно очевидно, что к 1917 году возникает некое непонимание между белым духовенством и архиерейством.

В том числе и на этой волне появляется течение в белом духовенстве, приведшее в последствие к обновленчеству, которое таким образом пыталось как-то утвердить свой статус, свою значимость в церковной жизни. Хотя, привело к самым печальным последствиям. Но это тоже исторические факты — такие, какие есть.

Что ещё можно сказать об уровне образования духовенства начала XX века? Потому что, в конечном счёте всё определяется именно им.

На первый взгляд, судя по тем же воспоминаниям, он был не очень и высок. Не высок был и образовательный ценз среднего священника. История Синодальной эпохи наглядно свидетельствует о том, что сословная замкнутость духовенства приводила к определённым последствиям. Несомненно, и архиереи, и Синод всячески пытались продвигать вперёд образованное духовенство — тех, кто лучше учился, кто хорошо заканчивал семинарии, а тем более академии. Но сила сословности всё равно побеждала. Так или иначе, приходы чаще всего переходили по наследству — либо к детям, либо к зятьям. Таким образом, волей и неволей складывались священнические династии. И видимо, в той ситуации замкнутого духовенства, это было неизбежно.

Приходское сословное духовенство в некоторых своих чертах очень напоминало духовенство Ветхозаветное — Левитское. Оно жило этим религиозным бытом, оно исполняло требы, и было вполне материальным и привязанным к земле, к своей жизни, к быту, и с трудом над ним поднималось.

Были тогда порывы что-то изменить в это ситуации. В конце XIX века складывается понимание того, что нужно искать какое-то более активное в этом смысле духовенство, более горящее своим призванием. Ну и, например, небезызвестный владыка Антоний Храповицкий выдвинул тогда свою идею: отправить на приходы учёное монашество, обосновывая это тем, что аскетика — она везде аскетика, и монах ничем не хуже может быть монахом среди мирской жизни, чем в монастыре. Его идея сводилась к тому, что монахи — это как раз люди, которые не связаны бытом. Это была попытка, если не разрушить имевшееся «бытовое» духовенство, то как-то его дополнить, влить в него свежую струю. Но попытка по самым разным причинам не удалась.

Итак, было такое «средненькое» духовенство, которое не очень, наверное, честно исполняло свою службу; жило примерно также — «серединка на половинку» (разные есть воспоминания из жизни духовенства этого времени).

Но приходит 1917 год. Совершается революция.

И обнаруживается такая замечательная вещь, над которой, как мне представляется, нам надо задуматься. Мне однажды рассказывал об этом игумен Ианнуарий (Недачин), благочинный Соловецкого монастыря, который писал диссертацию по первым послереволюционным делам духовенства Смоленской епархии. Тогда особенно и дел-то не было. Это уже потом, хоть какие-то велись протоколы, допросы и постановления «тройки», а в 1917−19 годах — просто к стенке скорее ставили. Но он изучил не только сами факты, а посмотрел там, где было возможно, консисторские дела — личные дела тех священников, которые мученически погибли за Церковь. И он говорит, что это были те самые «средние» священники. Понятно, что были у них и какие-то немощи, были у них и какие-то слабости, были какие-то нарекания от епархиальной власти и т. д. Но в основном, эти священники и становились мучениками.

А потом происходит следующее. Начинается процесс изъятия церковных ценностей, и святитель Тихон издаёт указ о том, что, если приходят грабить церковь, нужно бить в набат и собирать народ. А большевики издают встречный декрет — о том, что те, кто начинает колоколом собирать народ (кроме случаев пожара или какого-то стихийного бедствия) подлежит расстрелу на месте. Что делают эти священники? Кого слушаются эти священники? Большевиков или святителя Тихона? Они слушаются святителя Тихона.

Т.е., как бы мы не смотрели критично на это «бытовое» Синодальное священство — пришла эпоха гонений и проявилась оборотная сторона его сословности, его многовековой традиционности, в которой оно жило, и которую оно не могло преступить, когда произошло то, что произошло.

Теперь посмотрим на сегодняшний день.

Мне, к сожалению, кажется, что проблем у нас сегодня на самом деле не меньше. Это, прежде всего, проблема того, что люди нецерковные, конечно (а их сейчас гораздо больше, чем было тогда), они всегда с большим вниманием (если не сказать — с подозрительностью) следят за материальной жизнью священства. Какие из этого проблемы возникают — понятно само собой. Я бы не сказал, что мы здесь всегда безупречны.

По каким-то доходящим из епархий известиям видно, что не всегда гармонично складывается жизнь белого духовенства с архиереем, с епархиальной властью.

Средний образовательный ценз у нас сегодня — по моим представлениям тоже достаточно средний (дай Бог, это к лучшему изменится). Мне представляется, что у нас, в целом в Церкви, ещё недостаточно сформирован запрос на интеллектуальную деятельность, на её необходимость в сегодняшнем мире.

То есть, все эти проблемы, которые были 100 лет назад, у нас сегодня в большей или меньшей степени также имеются.
Но помимо этого, у нас теперь нет запаса той традиционной «бытовой» церковности, который был тогда.

Поэтому, от нас намного более требуется, чтобы мы действительно были пастырями добрыми, которые жизнь свою полагают за овцы. Иначе, с моей точки зрения, есть немалая вероятность того, что сценарий столетней давности может повториться.