Действительно ли священников в Русской Церкви крайне не хватает? И можем ли мы как-то на это повлиять?

Конечно, это так, уже исходя из того, что до революции было примерно 65 000 храмов и часовен, столько же было и священников (по-моему, может быть, немножко больше). А теперь у нас в два раза меньше, даже с учётом всех зарубежных приходов. А священников не хватало и до революции. Так что, конечно, священников надо больше.

Если смотреть пропорцию количества населения к количеству священников и епископов в нашей Церкви и в других Церквах (например, в Греции, в Румынии, в Грузии), эта пропорция будет не в нашу пользу.

Это наша общая проблема, которая касается не только ставленников, но и церковной жизни, и воспитания церковных людей и которая упирается в жизнь духовных общин. Нужно, чтобы на каждом приходе была духовная община — то есть был пастырь, который является духовным отцом и у которого есть община, и эта община живёт с ним, работает, помогает ему и является ядром приходской жизни. Тогда жизнь на приходе делается гораздо более подлинной, настоящей, активной, и тогда воспитываются на приходе люди, которые потом будут служить Церкви.

Конечно, еще вопрос в том, как духовный отец относится к многодетным семьям. Понятно, что в многодетных семьях, несмотря на то, что бывают нехорошие, недобрые случаи, воспитание детей происходит гораздо правильнее и лучше, чем в семьях малодетных. И именно многодетные семьи, которые укоренены в приходской жизни, в жизни общины, дают нам нужные кадры.

Мы должны воспитывать молодёжь по-настоящему, то есть в церковном духе, а это сейчас очень трудно. Никогда не было таких средств массовой информации, которые позволяют практически формировать идеологию в любой части мира. И хотя у нас тоже имеются свои средства информации и мы стараемся их использовать, но нужно честно признать, что мы значительно отстаём от Запада, который, конечно, использует эти возможности гораздо более эффективно, чем мы. И фактически все такие «цветные революции», «майданы», всякие «автокефалии», вся деятельность по раздроблению и фактическому уничтожению России и Православия — всё это подготавливается с помощью средств массовой информации, которые обманывают людей и формируют у них прозападный менталитет. Мы с ними не умеем действовать на равных, мы им проигрываем в этом. Поэтому воспитывать молодёжь — это очень трудно.

Западные представления о так называемой «свободе» и о «правах человека» очень привлекательны и обманывают нашу молодёжь. И в результате мы видим, что в России появилось огромное количество наркоманов (а ведь этого раньше вообще не было), что разрушена семья. Целомудрие, девство — вековые духовные ценности и нормы нравственной жизни, и они, по существу говоря, отменены сейчас и в западном мире, и у нас. Сейчас молодые люди очень часто стремятся не к созданию семьи, а к временному сожительству для удовлетворения своих страстей, похотей и временных душевных эмоций. А серьёзного подвига семейной жизни мало кто ищет. И как раз именно дети из многодетных семей более склонны иметь настоящую семью. Потому что в многодетной семье хотя и трудно жить (а в наше время — особенно трудно, она оказывается вольно и невольно гонимой общественным мнением), но всё-таки дети, которые вырастают в многодетной, а особенно в православной семье, гораздо лучше понимают, что такое любовь, что такое счастье в семейной жизни, и сами тоже к этому стремятся.

Как епархиальный архиерей я не чувствую серьезного недостатка в количестве священников.

Другой вопрос, что есть разные священники. Я не говорю, что обязательно вокруг священника должна толпиться куча народа. Но хорошо, когда есть очень искренние и ответственные служаки — в самом прекрасном, замечательном, почти армейском смысле этого слова. К ним я отношусь с огромным уважением. Такой священник искренне служит, говорит людям, что может, свидетельствует христианство в первую очередь своей жизнью. Вокруг такого священника есть некоторая паства — и слава Тебе, Господи!

Есть, конечно, и те, к кому есть претензии и вопросы; есть те, которые расстраивают своей жизнью, своим отношением к служению. Но всё-таки большинство — это священники самоотверженные.

В Псковской епархии порядка полторы сотни приходов. В некоторые храмы, где нет постоянного священника, приезжают служить с других приходов. Но острой нужды я не вижу.

Уверены ли мы, что священников должно стать сильно больше, кроме тех, кого сейчас выпускают духовные школы? Уверены ли мы, что приходы смогут содержать клириков, если их станет, скажем, в 2−3 раза больше?

У нас есть целый ряд митрополий и епархий, в том числе и удаленных, где кадровая ситуация в целом решена. Есть комиссия по распределению выпускников духовных школ, которая направляет их в разные епархии. Но есть и епархии, которые говорят: «Нет, мы не можем пригласить ещё священников». Это происходит из-за того, что-либо вакантные места заполнены, либо экономических возможностей нет.

Поэтому в целом, как мне кажется, у нас нет сейчас кардинального кадрового голода, за исключением отдельных территорий. Но в целом, то количество священников, которое выпускают сейчас наши духовные школы, мне видится достаточным в ближайшей перспективе.

Но это не снимает второй части вопроса, что на приходах мы должны стараться зажечь в молодых людях и подростках, которые ходят в наши храмы, стремление к служению у Алтаря Господня.

Эту задачу священник должен ставить перед собой, если видит хороших искренних чистых мальчиков, которые могли бы послужить Церкви и сами душой к этому располагаются. Священник должен уметь разглядеть это, уметь их поддержать и уберечь от того неправильного, что они могли бы увидеть в том же алтаре.

Кстати, в этом смысле я совсем не уверен, что маленьких детей нужно непременно пускать в алтарь. К этому нужно относиться очень тщательно; думаю, что лучше подождать до сознательного подросткового возраста.

Припоминаю рассказ, связанный с одним ныне приснопамятным святителем Церкви Божией. Он совершал Литургию на одном из приходов. Как всегда, когда служит архиерей, были дети, которых он благословлял после службы. Вдруг он заметил мальчика, который в стихаре в уголке стоял. Подзывает его и спрашивает: «Как тебя зовут?» Тот отвечает, предположим: «Ваня, Ваше Преосвященство». Архиерей говорит: «Ну, Ваня, нравится тебе быть алтарником?» — «Да, владыка, нравится!» — «А чем нравится?» Мальчик, который судя по его ответам был искренним, отвечает: «Владыка, просто до этого, когда я в храме был, все стоят на длинных службах и молятся. А в алтаре батюшки сидят, разговаривают, весёлые истории рассказывают».

Бывает, что и таким образом алтарь становится привлекательным для детей. И если взрослые ещё могут внести коррективы в своё сознание, списав всё на человеческую немощь, то дети легко запоминают как раз такое. Я не говорю уже про известные искушения неконтролируемой запивки, которая может доставаться совсем ещё юным детям. Так что лучше всего этого избегать.

Поэтому я, например, больше двух детей подросткового возраста одновременно никогда в алтарь не пускал и не пускаю, и строго слежу, чтобы старшие алтарники контролировали их. Хорошо, чтобы дети всегда стояли с южной и северной сторон от Престола и друг с другом не объединялись до конца богослужения или до каких-то общих попечений. Надеюсь, что так они, даст Бог, научатся молиться.

Ещё есть проблема, решения которой я сейчас не вижу. Я озвучу эту проблему тут, и может быть, те, кто станет комментировать, поделятся потом своими мыслями.

Из наших православных гимназий и лицеев практически никто из выпускников не идут в духовные школы.

Я понимаю, что православные гимназии и лицеи — это не подготовительная институция для духовного образования. Понимаю, что родители хотят, чтобы дети получали образование в среде единоверных и, как они надеются, нравственно более здоровых сверстников. Но если в течение 3, 5, 10 лет ни один выпускник православной гимназии не устремляется к священнослужению, то тут что-то не так.

Мне видится, что это системная проблема. Мы вот следим за статистикой по абитуриентам, и я вижу, что это общая проблема, хотя не без утешительных исключений: Варницкая гимназия и ещё несколько. Но в целом эта проблема существует, и у меня на сегодняшний день нет ответа, почему это так.

Что должны делать прихожане, чтобы способствовать увеличению количества клириков? Ну тут тоже следует избегать крайностей. Не терроризировать детей на приходе, чтобы для них посещение храма не превращалось в своего рода отбытие повинности. Но и не сюсюкать с детьми, не умиляться: «Ах, лапочка! Как славно, что ты вот так стоишь и так себя ведёшь!». Часто такие детки не молитвенники, а просто конформистского склада. Мы, взрослые, по себе знаем, что отнюдь не всегда, когда видимым образом крестимся и главы склоняем на Божественной литургии, делаем это благоговейно. То же самое можно и о детях предположить: не всякий ребёнок, который умилительно стоит перед иконочкой и поправляет свечи, при этом молится, а не утешается восхищёнными взорами, направленными на него. Поэтому детей надо учить быть в Церкви перед Богом, а не ради человеков.

Если говорить о перегруженности священников — в настоящее время она преувеличена. Да, безусловно, существуют конкретные приходы, расположенные в конкретных районах, где нужно позаботиться об увеличении штата священников, например, в каком-нибудь спальном районе, если в нём нет других храмов. Но в целом сейчас ситуация не как в 90-е годы, когда каждый воскресный день в некоторых храмах крестили десятки людей, если не сотни, и когда священник был на требах с утра до вечера, то есть между службами безотрывно ездил, исповедовал, причащал, освящал и прочее. Мне кажется, сейчас ситуация не такая.

Другое дело, что сами священники не всегда склонны к общению с прихожанами, то есть не к совершению треб, особенно экономически не бессмысленных, а именно к общению.

Мы много лет назад, например, ввели такую практику (я знаю, что она существует на многих приходах, важно только её не формализовать): у нас несколько раз в неделю дежурит духовенство для общения с людьми. Эти дежурства организованы не для того, чтобы при необходимости священник куда-то поехал или совершил какую-то требу (в данном случае этим занимается другой священник). Священник дежурит в храме или в домике рядом с храмом, чтобы к нему можно было прийти и просто поговорить на любые темы, не обязательно экстремальные, решительно-покаянные или ещё какие-то такие. Вот такого рода личная коммуникация должна иметь место.

И хорошо бы, чтобы на приходах имела место общественная коммуникация. Начиная от общих добрых дел: в делах милосердия людям важно вместе реально что-то хорошее делать — с большой буквы хорошее, то есть хорошее перед Богом. И кончая общими трапезами после воскресных и праздничных литургий, или хотя бы чаем. Даже в нашей северной стране есть несколько относительно тёплых месяцев, так что даже если нет большого приходского дома, то можно поставить шатёр, навес устроить на храмовой территории, столы поставить, чай налить, что-нибудь к чаю положить, да люди и сами принесут. Пусть не всем, но хотя бы одному-двум клирикам, выйти и побыть с людьми, просто рядом побыть. Если мы хотим, чтобы приход был семьёй, то и такое тоже должно иметь место.

Поэтому, повторю, не думаю, что если мы на конкретный приход ещё двух священников назначим, то всё закрутится иначе. Дело скорее во внутреннем желании.

Мне сложно судить о нехватке священников, у меня нет под руками статистики. Но если мы хотим, чтобы священник был родным отцом для прихожан, вникал в их потребности, приезжал к ним домой беседовать с ними и с их подрастающими детьми, проводил мероприятия, занимался своей семьёй, и при этом он не обладает какими-то особыми дарами — то священник способен окормлять общину, скажем, в 100 человек максимум. Если в храм ходит 300 человек, то того контакта, который ожидается при нормальной церковной жизни от нормального пастыря, не получится.

Есть люди, например, недавно почивший отец Дмитрий Смирнов, которые проповедуют так, что их сотни тысяч людей слушают на кассетах и дисках. Но это дар конкретного священника, который он возделал и вернул стократно. В новом медийном пространстве, с новыми технологиями это возможно. Но пастырь, который живёт приходской жизнью… Понимаете, для того, чтобы охватить больше 100 человек, нужно быть праведником. Для того, чтобы охватить тысячу людей, нужно быть святым.

В московских храмах на воскресной службе вал людей, а на будничной нет никого, потому что пожилые люди в таком количестве, как тридцать лет назад, в храм не ходят. А храмов очень много. Получается, что в будни в храме стоят два-три человека, ну от силы, если нет пандемии, десять. В воскресенье же, чтобы всех хорошо поисповедовать, со всеми поговорить, кого надо покрестить, провести занятия в воскресной школе, провести занятия по Священному Писанию, нужно три-четыре священника. Но их надо на что-то содержать. Этим священникам надо содержать свои семьи, а значит, у них должно быть ещё какое-то служение, они должны где-то работать. Поэтому фраза «надо больше священников» вызывает очень много вопросов.

Мне кажется, сейчас надо вернуться к мысли, которую высказывал покойный Патриарх Алексий II. На одном из епархиальных собраний он обратился к настоятелям и сказал, что если на приходе есть пожилой человек, которого вы давно знаете, например, алтарник, живущий чистой христианской жизнью и уважаемый всем приходом, то подавайте его кандидатуру на диаконскую хиротонию, пусть он будет диаконом. Обычно такой человек уже где-то работает: он руководитель предприятия, преподаватель, профессор, или у него своё дело. Он готов себя обеспечивать, ему даже не нужно выплачивать жалование. Но такой человек не может, грубо говоря, войти в Церковь как в систему: он не может быть рукоположен так, чтобы завтра его послали на другой приход. Фактически такой человек должен быть рукоположен сразу за штат. Хотя как диакон он готов молиться и украшать службу.

Есть священники, которые тоже где-то работают, преподают, например, как отец Глеб Каледа в своё время. Он преподавал, был известным учёным с мировым именем. А по субботам и воскресеньям — сначала тайно, а потом открыто — служил. Получается, это можно как-то совмещать. Другими словами, сегодня Церковь, мне кажется, должна осознать возможности совершенно новых форматов священнического служения.

Тем более в связи с тем, что Церковь с большим трудом содержит имеющийся штат. Ведь не очень понятно даже, на какие деньги продукты покупать, особенно многодетным священникам. Прихожане очень сильно обеднели, и приходы обеднели. Но, тем не менее, в воскресные дни у прихода должна быть бо́льшая «пропускная способность». Поэтому нужны какие-то новые форматы служения, и мне кажется, можно сейчас вернуться к этим мыслям покойного Святейшего Патриарха и рукополагать на конкретный приход хотя бы диаконов без возможности их перевода, дёрганий в другие места. Диаконы могли бы очень помочь, в том числе они могли бы вести какие-то библейские кружки — это было бы хорошим выходом для прихода.

Что может делать клирик на конкретном приходе, чтобы кто-то из его прихожан-мужчин или юношей захотел стать священником? Наверное, он должен быть примером, стараться быть примерным священником, а там уже кого Господь призовёт.

Понимаете, кого Господь призывает в священники — это тайна. Это Церковь призывает или в лице архиерея, или в лице духовника, а когда человек ищет этого сам, то это немного опасно, и мы всегда этого побаиваемся. Я думаю, тут должны быть определённые дары, и не обязательно все глубоко верующие, хорошие молодые люди должны поступать в семинарию. Да, есть такие талантливые священники, которые рекрутируют много молодых людей в семинарию; а есть те, кто нет. Как и почему так происходит — это тайна.

Но в любом случае, если молодой человек в подростковом возрасте общался с честным, искренним, глубоким, по-настоящему молящимся священником, то он по-другому будет относиться к возможности выбрать этот путь. И вполне возможно, что сам станет священником.

Были времена, когда шли, зная, что за это придется пострадать. А теперь — то приход недоходный, то ещё что… Поэтому, сейчас качество немного другое получается иногда.

Господь ещё апостолам говорил: «молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою» (Лк, 10:2).

Нужно детей приучать к богослужению, к Церкви, воспитывать в них потребность литургической жизни. Тогда постепенно сердца будут возгораться. Мы так росли сами, причём в атеистическое время.

Помню, как мы с отцом Владимиром Воробьевым (тогда просто Володей) — он кандидат физико-математических наук, я простой инженер — шли и беседовали о том, какое сейчас непростое положение в Церкви. Я ему говорю: «Володя, ты внук священника, я сын священника — чего мы сидим? Пошли?!»

И мы пошли. Я пораньше, потом он. Вот живой примёр.