Причащение мирян каждое воскресенье — ошибка?

Это вопрос затрагивает многие аспекты церковной жизни. Поэтому ответить на него удовлетворительно в краткой беседе вряд ли удастся. Я об этом много думал сам, даже в своих лекциях разбирал эту ситуацию 00:29:21 … и в учебном пособии. Постараюсь ответить кратко: в этом вопросе заложены некоторые ошибки.

Существует Апостольское Правило самых первых веков, которое гласит такую истину: если человек пришёл на Литургию, услышал, как Христос зовёт его: «Примите, ядите, Сие есть Тело Мое», «Пийте от нея вси, Сия есть Кровь Моя», но тот повернулся и ушёл, не причастившись, то тем оскорбил Бога и поэтому отлучается от Евхаристического собрания.

Но перенести это Правило механически на сегодняшний день через 2000 лет абсолютно невозможно, как и применить буквально другие правила. Потому что менталитет современных христиан отличается от сознания древних христиан. Христиане, которые жили в эпоху гонений, которые готовы были отдать свою жизнь за Христа в любое время, жили очень ревностной жизнью. А жизнь их была проще, чем теперь, во всём: и в бытовом отношении, и вера было проще, потому что ещё не было столько богословских проблем. Эти проблемы возникли постепенно в веках и вызвали интенсивную богословскую мысль, богословское обсуждение нашей веры. Тогда всё было проще. Сейчас мирянин, который вошёл в храм, часто вообще не готов причащаться.

Нужно учесть и то, что на собрания первых христиан не допускали кого попало. У дверей стояли специальные аколуфы — стражи. Это была первая ступень священнослужения. Теперь первая ступень — это чтец, а тогда были аколуфы. Над ними совершали хиротесию. Они знали всех членов общины, кто допущен, а кто не допущен. И всех оглашенных, всех, кто находится под епитимией, они выпроваживали из храма после Литургии Оглашенных. И только к тем, кто остался, и относилось это Апостольское Правило.

А сейчас у нас двери храма открыты для всех, и никаких аколуфов нет. А сторожа, которые у нас есть, не знают многочисленных прихожан. Их никто не облекает правами — впускать или не впускать. они свои функции исполняют, только если пьяница или дебоширы.

То есть зайти может любой человек, и что, прямо к Чаше?

Есть такая интересная священническая поговорка: «Не предаждь Христа в беззаконные уста». Конечно, её не надо применять как опровержение Апостольского Правила, но всё-таки она изображает некую важную для нас реальность. Всё-таки священник отвечает за то, кого он причащает. Он должен следить за тем, чтобы Причастие было во оставление грехов и в Жизнь Вечную, а не в погибель, не в осуждение.

Дальше нужно рассмотреть вопрос о том, что за приход мы обсуждаем.

Если это городской приход, там масса народа (может быть, и не один священник). В этом приходе очень неоднородная публика. Одни являются духовными чадами священника и живут такой интенсивной, церковной жизнью, регулярно исповедуются, советуются, слушаются своего духовного отца. А другие — просто захожане: свечку купили, поставили, если можно, то подошли, причастились. Захожанин и не знает, что нужно исповедоваться, или знает только, что нужно на общей исповеди постоять, Разрешительную молитву получить и, ничего не говоря, причащаться.

Ко всем этим людям должно быть разное отношение. Так что священнику приходится дифференцировать эти правила Причащения.

В нашем университете был очень интересный опыт, он довольно известен. К нам пришли учиться и работать люди, которые занимаются социологическими исследованиями. Они узнали, что есть такая община, приходская жизнь, и решили провести социологические опросы, и показать, что верующие люди живут совершенно по-другому, чем неверующие. Они провели свои опросы и были крайне разочарованы. Оказалось, что это миф. Верующие — такие же люди, как и неверующие, и живут точно так же. Так же пьют, курят, изменяют своим жёнам и мужьям. Социологи выступили на семинаре и преподнесли нам такое открытие. Я сказал им: «Значит, вы неправильно выбрали способ опроса, и получили неправильный результат». Они ответили: «Как же неправильный? Мы всё спрашивали». — «А где вы спрашивали? Кого вы спрашивали?» — «Очень просто. Мы вошли в храм и около ящика, где покупают свечи, стояли и спрашивали». Говорю: «Ну вот вы и получили то самое, что и на улице. Люди заходят, покупают свечку и уходят. Это улица, проходной двор». — «А кого же нужно спрашивать? И как мы можем понять, кого спрашивать, кто настоящий верующий, а кто ненастоящий? Как это можно понять?» — «Есть очень простой способ разобраться — у нас в храме очень много многодетных семей. Вы подойдите к этим многодетным родителям. Они и составляют центральную, активную часть нашего прихода, нашей общины. Вы их и спросите». Они меня послушали и получили совсем другой результат: эти люди живут совершенно иначе. Они не пьют, не курят, не блудят, не изменяют своим супругам и не уезжают жить за границу, а любят свою страну. Эти исследователи получили тот результат, который хотели получить с самого начала.

Тогда они сделали такую аккуратную работу, в которой говорилось: «В каждом приходе существует община, существует ядро общины — те люди, которые живут совершенно иначе. А ближе к периферии общины образ жизни немножко уравнивается, и к ящику всё сравнивается с улицей».

Так на самом деле и есть, и священник не может этого не знать. К сожалению, не все священники хотят быть пастырями, не все имеют духовных чад, не все окормляют свою общину как до́лжно. Есть священники, которые в каком-то смысле оказываются наемниками. Они не хотят исповедовать, не хотят общаться с пасомыми по очень простой причине: это самое трудное и неисчерпаемое в жизни священника дело — исповедь и пастырское окормление людей. Как нельзя вычерпать ковшиком море, так же невозможно остановить людской поток.

Если священник стал на этот путь, стал по-настоящему исповедовать, окормлять свою паству, руководить ею, заниматься душепопечением, к чему призван каждый пастырь, он обрёк себя на очень трудную жизнь. Это означает, что он себе никогда не принадлежит, не принадлежит своей семье. Это значит, что его будут дёргать в любое время суток: «Батюшка, поезжай туда», «Поезжай сюда», «Там причастить надо умирающего», «К кому-то надо бежать в больницу».

При советской власти мне приходилось ездить причащать не только по всей Москве и по всему Подмосковью, но даже в Калугу меня возили. Священников было мало, и не всем доверяли.

Конечно, такому священнику уже нельзя сойти с этого пути, с этих рельс. Это будет некое предательство, измена. И многие священники этого не хотят сознательно. Они проводят общую исповедь (это очень легко) и служат.

Даже у нас в храме есть прекрасные священники, которые очень хорошо служат, занимаются наукой (богословием), преподаванием, но не пастырской, не душепопечительской деятельностью. Они говорят, что нельзя заниматься всем одновременно: богословие — это наука, она тоже берёт всё время и все силы. Это действительно. Пожалуй, это так. В наших условиях у священника, который занялся пастырской работой, не останется времени ни на науку, ни на что другое. И поэтому есть священники, которые не являются такими пастырями.

Но если священник является пастырем, то он должен понимать, что у него есть община, с которой он близко общается. Эти люди постоянно с ним в контакте и живут в послушании ему. Спрашивается: зачем их исповедовать каждые три дня или каждую неделю? Зачем? Какой в этом смысл? Частой исповеди в истории не было никогда! Это новшество возникло только в конце XX-го века. Возникло оно по двум причинам. Потому что до этого причащали очень редко. В России был обычай причащаться один раз в год — Великим постом перед Пасхой. Соответственно была воспринята формула: без исповеди причащаться нельзя. И действительно, если ты причащаешься раз в год, конечно, надо исповедоваться. Что ты за год делал, неизвестно священнику.

Эта норма, что исповедь обязательна перед Причастием, очень твёрдо была воспринята нашим народом. Народ веками причащался редко и усвоил эту норму: чтобы причащаться, нужно исповедоваться.

А в конце XX-го века наконец началось Евхаристическое возрождение. Священники и прихожане поняли, что причащаться нужно часто. Но люди так понимают: «Я буду часто причащаться, но тогда надо часто и исповедоваться». И вот они хотят причащаться, предположим, три дня подряд (бывает, на Пасху, на Рождество), и каждый раз им нужно обязательно, чтобы над ними прочитали Разрешительную молитву. Какой в этом смысл? Это уже не Исповедь.

А ведь Исповедь — это составная часть Таинства Покаяния. А Таинство Покаяния — это Таинство духовного изменения человека. Можно ли меняться каждый день или три раза в месяц? Таинство Покаяния употреблялось сначала для тех случаев, когда человек отпал от Церкви через совершение смертного греха. Например, украл. Украл — покайся, понеси епитимию и обещай больше никогда этого не делать. А если ты хочешь причащаться три раза и три раза крадёшь, три раза каешься и через неделю опять крадёшь. Это же чепуха! То есть если ты каешься, значит, ты прекратил это всё. А если прекратил, зачем тебе снова каяться?

Но тут дело сложнее. Дело в том, что ещё во времена иконоборчества, то есть в VIII и IX веках, сложилась такая ситуация. Ересь иконоборчества ещё не была осуждена, и все храмы, епископы и священники в городах были иконоборческими, а иконопочитатели оставались только в монастырях. У людей возникла такая психология, что причаститься можно пойти даже у иконоборца (он ещё не запрещён, не отлучён, не осуждён), но вот исповедоваться к нему ходить нельзя. Он спросит: «А ты отрицаешь иконы или нет?», а я не отрицаю иконы, и вот он донесёт на меня. А донесёт — будут репрессии. Значит, исповедоваться нужно идти в монастырь.

Эта тенденция до сих пор в Греции осталась. Там все прихожане стремятся поехать поисповедоваться в монастырь. А придя в монастырь, они оказывались перед таким фактом, что монастырские духовники совсем по-другому понимают исповедь. Потому что в монастырях сначала вообще не было священников. В первые века считалось, что монашество со священством несовместимо. И в монастырях практиковалось откровение помыслов, когда монах исповедовал свои помыслы авве, который не был даже священником, он просто был опытным монахом. Откровение помыслов совершалось каждый день. Но это не было Таинством Покаяния. Исповедовались не только смертные грехи, а помыслы.

Потом эти монастырские духовники стали священниками и уже совершали Таинство Покаяния. Но это Таинство Покаяния как бы впитало опыт этого откровения помыслов. И монахов духовники исповедовали не только в их смертных грехах, но и все мелочи, все помыслы тоже требовались. Этот обычай распространялся и на пришедших мирян. И постепенно перепуталось вот это разделение: откровение помыслов и Таинство Покаяния.

История развития Таинства Покаяния очень сложная, долгая, интересная и до сих пор не закончилась. Понимание Таинства Покаяния менялось и меняется в истории постоянно. Это — центральный момент в жизни церковного человека, он всегда будет соответствовать уровню церковного сознания.

Я уверен, что сейчас пришёл такой период, когда священник-пастырь должен понимать, кто перед ним. Не требуется частая исповедь для людей, которые живут нормальной, христианской, церковной жизнью, живут под руководством духовника, которые регулярно исповедуются и каются, которые слушаются своего духовника, доверяют ему, которые уже научены всему. Им нужно благословение на Причастие. И я так практикую. Ко мне подходят мои чада, которых я очень хорошо знаю, и говорят: «Батюшка, благословите причаститься». Благословляю. А некоторым говорю: «Нет, тебе так часто не надо. Ты будешь через неделю причащаться». Бывает и так.

Другое дело, когда приходят люди с тяжкими грехами (мы тоже их знаем), или люди, ещё не до конца воцерковившиеся, которых нужно воспитывать, учить, объяснять, или вообще новые люди. К таким людям нужно обязательно отнестись очень внимательно, выделить время для общения с ними, для разговора. Для них не годится краткая, общая Исповедь.

Общая Исповедь — это вообще понятие неудачное, на мой взгляд. Оно вошло в историю Церкви нашей через отца Иоанна Кронштадтского. Он проводил общую Исповедь потому, что не мог поисповедовать всех, кто к нему шёл. Сначала он проводил Великим постом все ночи напролёт в храме. Он исповедовал всю ночь до утра, а потом служил Литургию. И всё равно поток людей, которые к нему ехали в Кронштадт, был таким большим, что отец Иоанн не мог поисповедовать всех. Тогда он спросил благословения у Святейшего Синода проводить общую Исповедь. Общая Исповедь тогда выглядела совершенно не так, как теперь. Есть даже такие рисунки, которые изображают эту общую Исповедь. Есть описание очевидцев, тех, кто участвовал в ней. Так что мы знаем о ней очень хорошо.

Отец Иоанн выходил на Амвон, читал молитвы к Исповеди, а потом говорил: «А теперь кайтесь». Он вовсе не прочитывал какой-то список грехов. Весь народ начинал выкрикивать свои грехи так, чтобы отец Иоанн услышал. Собор был огромный. Кричали вслух. Кричали самые страшные грехи: «Я убил!», «Я украл!», «Я разбойник!», — все всё кричали. И это было похоже на всенародный стон, это поражало совершенно всех, и это было искреннее покаяние. Если человек готов кричать о своих преступлениях вслух, значит, что он понял, что ему дальше жить нельзя так, без покаяния.

Отец Иоанн так слушал, а потом оборачивался туда, где ему казалось, что там люди стоят не покаявшись: «А вы тоже кайтесь». Затем он протягивал Епитрахиль над народом с Амвона и читал Разрешительную молитву всем сразу. Но когда отец Иоанн причащал, нередко говорил: «Нет, а вы не покаялись, я вас причащать не буду». Он был прозорливым, и поэтому ему было дано такое разрешение.

А во время советской власти эта Общая Исповедь была искажена до противоположности. Храмов и священников осталось очень мало, а народу было очень много. Конечно, многие отошли от веры совсем, но и оставшихся верующих было гораздо больше, чем храмов. Поэтому храмы были забиты битком в постные, праздничные и воскресные дни.

И что тогда делать? Как всех поисповедовать? А люди все неизвестные. Придумали Общую Исповедь. Читает священник молитвы, а потом читает список грехов: «согрешили гордыней, сластолюбием, сребролюбием», потом: «убийством, воровством, насилием, блудом, прелюбодеянием согрешили», а весь народ стоит и говорит: «грешны, батюшка, во всём!» А потом батюшка говорит: «каетесь во всех грехах? Если у кого-то из вас есть ещё грехи какие-нибудь, которые я не назвал, вы можете подойти и сказать мне, когда я буду читать разрешительную молитву. Но поскольку я все грехи назвал, то лучше ничего не говорить». Дальше батюшка встаёт у аналоя и прочитывает Разрешительную молитву, под Епитрахиль пропускает.

«Пользу» такой Общей Исповеди я многократно испытывал сам. Какую-нибудь бабушку спрашиваю: «А вы давно исповедовались?» — «Да нет, батюшка, недавно. Три недели назад я исповедовалась на Общей Исповеди» — «Хорошо. А есть у вас грехи какие-нибудь?» — «Да нет, батюшка. Какие у меня грехи? Нет у меня грехов никаких, я же исповедуюсь и хожу в храм». — «А может быть, всё-таки какие-нибудь грехи забыли? Ну, например, аборты вы делали?» — «Да, батюшка, делала». — «А сколько вы сделали абортов?» — «Двадцать». — «А вы в этом каялись?» — «Да нет, батюшка. А как я? На общей исповеди стояла». У неё понятие такое, что нет у неё грехов. Когда прихожан «припрёшь»: «Да, батюшка! Я грешен, батюшка, во всём!», но покаяния настоящего никакого нет.

То есть эта Общая Исповедь — какая-то фикция, и со стороны священника недопустима совершенно. В советское время это можно оправдать временами, гонениями. Но все же это недопустимо.

Сейчас, когда на праздник очень много причастников — 400, 600, 800, 1000 бывает — всем поисповедоваться невозможно, да и не нужно. Я выхожу на Исповедь и говорю: «Сегодня народу очень много, сегодня поисповедоваться подробно невозможно. Поэтому те, кто исповедовался недавно, у кого нет на совести тяжёлых неисповедованных грехов, тех благословляю причащаться». Некоторые бабушки придут, они не могут без Епитрахили, Разрешительную молитву прочитал им и всё. «А если грехи какие-то, останьтесь. Если останется время, тогда поговорим. Если не останется — значит, не будете причащаться. Тогда вам нужно выбрать более удобное и благоприятное время — прийти и поговорить, поисповедоваться».

Мне кажется, такой выход из этого положения.

Надо сказать, что на Востоке, в Греции и в других Балканских странах, давно уже отделена Исповедь от Причастия. Этой нормы, что без Исповеди нельзя причащаться, там уже нет, и это имеет иногда очень дурные последствия оттого, что люди никак не готовятся, приходят с улицы и причащаются без всякого покаяния. Некоторые даже, мне рассказывали, причащаются по несколько раз. В каждый храм заходят и причащаются. Священник их не знает, он их ничему не научил и ничего не контролирует.

А у нас, если сделать так же, будет вообще злоупотребление ужасное. Для нас такое никак не годится. Все равно священник обязан осуществлять контроль над Причастием. То есть без благословения священника причащаться нельзя. Вот так я бы сказал: не без Исповеди, а без благословения. А благословляю я тех, кого я знаю, в ком уверен. Вот. А если я прихожанина не знаю: «давайте исповедоваться нормально».