Церковные каноны и практика причащения воинов, участвовавших в боевых действиях

Прежде всего, нужно вспомнить Евангелие от Луки, где св. Иоанн Креститель, обращаясь к пришедшим к нему воинам, на вопрос «а нам что делать?» не выступает с призывом к категорическому пацифизму, а говорит им: «Никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованием» (Лк. 3:14). «Не обижать» здесь может означать не позволять себе несправедливостей: не мародерствовать, не пытать, с благородством и сдержанно выполнять свой воинский долг, и только.

Среди древних Византийских канонов эпохи Вселенских соборов на эту тему есть 13-й канон св. Василия Великого (330−379), где сказано: «Убиение на брани наши отцы не вменяли за убийство, извиняя, как я думаю, как поборников благочестия». Т. е. когда воины воевали с благородством, «благочестиво», отцы, предшественники Василия Великого, не смотрели на них как на согрешивших. Далее Василий Великий продолжает: «Но, может быть, и добро бы было советовать, чтобы они, как имеющие нечистые руки, три года удержались от приобщения только Святых Таин».

По своей форме этот канон не является «классической» нормой права с твердо установленным правилом поведения, но скорее советом, изложением субъективной, личной точки зрения св. Василия Великого в очень деликатной форме: «может быть, добро было бы советовать…». К тому же, неясно, кому именно святитель адресует свой совет: епископу-правоприменителю или напрямую воинам, как норму индивидуальой морали?

Авторитетные толкователи канонов поздней Византии. Иоанн Зонара и Феодор Вальсамон (XII в.) утверждают, что этот «совет» Василия Великого никогда и никем не исполнялся, то есть канон оставался неактуальным. Оба этих комментатора стояли скорее на позиции святителя Афанасия Александрийского (середина IV века), старшего современника Василия Великого, которого св. Василий Великий очень уважал и считал своим учителем.

В своем 1-м каноне св. Афанасий Великий говорит, что одно и то же событие следует оценивать по-разному, иногда — диаметрально противоположным образом, в зависимости от контекста этого события. В частности, он касается и проблемы «убийства на войне»: «…в других случаях жизни обретаем различие, бывающее по некоторым обстоятельствам, например: не позволительно убивать: но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные воины в брани, и воздвигаются им столпы (т.е. памятные стеллы), возвещающие превосходныя их деяния. Таким образом, одно и то же, смотря по времени, и в некоторых обстоятельствах, не позволительно: а в других обстоятельствах, и благовременно, и допускается, и позволяется».

Что касается русского канонического подхода, ряд интересных наблюдений делает Е. В. Белякова в своей статье «Отношение к войне и убийству в канонических памятниках XIV—XVI вв.». Она отмечает, что святитель Иона Московский, архиепископ Вассиан и святитель Макарий, обращаясь к современным им русским правителям утверждали, что воины, которые проливают кровь на поле брани, достойны мученических венцов. Это оригинальное представление идет дальше византийского подхода, однако его тоже следует помнить.

Что касается Синодальной эпохи, синодальные постановления периода Руско-японской и Первой мировой войн не опубликованы, они содержатся в архивах и ждут своего исследователя.

Что широко известно об институте военного духовенства в Российской империи — это то, что в каждом полку был свой священник, который мог причащать воинов непосредственно на поле битвы.

Об этом можно узнать, например, из дневника отца Митрофана Сребрянского, будущего архимандрита Сергия и помощника Елисаветы Феодоровны, ныне прославленного как священноисповедника. Он был военным священником во время Русско-японской войны и оставил нам свой замечательный «Дневник полкового священника». Здесь о. Митрофан рассказывает, как наблюдал за сражениями на кромке поля боя, куда выносили раненых, и тут же он предлагал им причаститься. Вот один из показательных отрывков:

31 декабря 1904 года. «Подхожу к раненому, открываю шинель, спрашиваю: „Не желаешь ли, я приобщу тебя Святых Таин? Господь есть первый Врач наших душ и телес“. Ответ всегда один: „Очень рад, пожалуйста, батюшка“. Тогда спрашиваю, нет ли каких особых грехов, кается ли сердечно и верует ли. Затем читаю разрешительную молитву и приобщаю раненого».

Итак, мы видим, что никаких вопросов об участии в боевых действиях отец Митрофан не спрашивает, не стрелял ли, не убил ли кого на поле боя. Что касается упомянутых «особых грехов», то тут, очевидно, отец Митрофан имеет в виду серьезные грехи против христианской нравственности, например — верность своей семье, жене, или какие-то чрезмерные жестокости в ходе боевых действий.

Подобных записей о причащении на поле боя в «Дневник полкового священника» много. Вот еще два фрагмента.

31 декабря 1904 года (продолжение): «…Так же точно причащаю по дороге на арбах и носилках. Подхожу к одной арбе; лежит раненый офицер Приморского драгунского полка. На мое предложение приобщиться Святых Таин он говорит: „Да я, батюшка, еще не собираюсь умирать“. Вот как глубоко укоренился ложный взгляд на святое причащение больных. „Причастие, — говорю я ему, — не в могилу ведет, а соединяет с Богом и дает силы терпеливо перенести страдания, тем более что нам еще предстоит верст двести пути“. „Благодарю вас, согласен“, — отвечает. И офицер приобщился на арбе. Затем причастил на носилках казачьего офицера и до двадцати солдат».

20 февраля 1905 года: «„Батюшка, — говорит молодой наш врач В. И. Пиотровский, очень религиозный, — пойдемте, раненого привезли“. Подходим; ранен в руку, и пуля осталась там; после перевязки сейчас же приобщил его Святых Таин. <…> Несут еще четырех раненых наших и Нежинского полка; сейчас же и их приобщил». При этом нигде в дневниках о. Митрофана мы не находим размышлений о том, имеет право воин причащаться или нет.

Из этих записей отца Митрофана можно сделать следующий вывод: участие в боевых действиях не считалось грехом, делающим причастие воина невозможным (или требующим какого-то периода отлучения после войны). Если бы убийство на поле брани считалось таким грехом, почему же в этот период человек мог причащаться, причем часто (благодаря добросовестному служению полкового священника), а по прекращении боевых действий, когда воин переставал таким образом «согрешать», он должен был бы нести наказание? Другими словами, сам дореволюционный институт военного духовенства был косвенным подтверждением, что упомянутый выше 13-й канон св. Василия Великого не действовал и в Русской Церкви.

Поэтому на воинов, которые возвращаются с фронта и лежат сейчас в госпиталях, священник должен смотреть так же, как отец Митрофан Сребрянский смотрел на вверенных его пастырской заботе воинов во время Русско-японской войны.