Когда в реанимации я видел детей, которые лежат как распятые, у меня возникал вопрос: «Господи, почему?» — настоятель храма при НИИ Скорой Помощи

— Вы служите в одиночку в большой больнице — в Бакулевском центре, где лежат дети, и Вам приходится часто общаться с их родителями. Какие самые распространенные вопросы у них к священнику?

— Видите ли, в нашем Центре действительно много страдающих детей. Поскольку Центр научно-исследовательский, здесь, с согласия родителей, берутся за самые сложные операции, за которые не стали бы браться в других местах. Не только для того, чтобы наука развивалась, но и — если есть хотя бы маленькая надежда. Здесь не боятся «подпортить статистику», в отличие от других медицинских учреждений.

Так что у родителей и родственников больных детей чаще всего возникают вопросы: «Почему страдают младенцы? Почему они умирают? Где справедливость Божия?»

— И как Вы отвечаете?

— Ответы-то есть — на рациональном уровне. Но одно дело — когда ответ у тебя в голове, а другое — что он должен у тебя еще и в сердце сформироваться.

Когда ты приходишь в реанимацию и видишь деток, у которых ручки и ножки привязаны к перилам кроватки, чтобы не повредить катетеры и трубочки разных приборов; когда дети как распятые лежат так с раскинутыми привязанными руками, то в первое время у меня в глубине души тоже стал возникать вопрос: «Господи, почему они страдают?» Хотя я прекрасно знал ответ на рациональном уровне.

Но поскольку мне стало не хватать одного только рационального, логического ответа и вопрос продолжал меня мучить, то я у духовника, отца Аркадия (сейчас епископа Орехово-Зуевского Пантелеимона), спросил на одной из исповедей: «Так и так, как мне быть? Этот вопрос слишком сильно во мне звучит». На что он ответил, что «было бы хуже, если бы он у тебя не возникал».

После этого ответа смущение прошло, и я начал по мере своих сил уже без смущения, но с молитвой сострадать, переживать за этих деток, за их родителей.

Особенно тяжело бывает, когда просят отпеть ребенка в местном морге. Когда перед тобой маленький гробик и в нем младенец, которому несколько месяцев или годик. Как-то отпевал семилетнего мальчика: лежит такой, в школьном костюмчике, не успел еще ничего начать. И тяжело…

— Родители ждут от Вас какого-то утешения?

— Ну, конечно, и по мере сил, утешаешь. Легче всего, когда можно в храме вместе посидеть. Сядешь с ними рядом, что-то скажешь. О встрече, которая ждет. О том, что к ней нужно готовиться духовной жизнью — не просто соблюдением обряда. Ведь ребенок умер безгрешным, его ангельская душа сразу попадает в рай. И значит, встреча будет уже там, где нет этих страшных болезней, нет смерти и страдания.

Бывает, что достаточно молча посидеть с человеком, бывает, выслушаешь его, особо ничего не говоришь. Разные ситуации, разные люди. Важно почувствовать, что кому нужно, чтобы быть хоть чуть-чуть утешенным.

— В таком состоянии богословские объяснения страданий, наверное, не нужны?

— Они просто должны быть очень дозированы. Как соль. Мы же в пищу соли совсем немножко добавляем, но она все-таки нужна. Совсем без нее нельзя, человеку недостаточно бывает одних эмоций, одного сочувствия и сопереживания. Но конечно, пара таких слов, сказанных с сочувствием и состраданием, имеют больше значения, чем много слов без сочувствия.

— А когда Вы говорите со взрослыми больными, как с выслушивания, сочувствия перейти к разговору о Христе, чтоб это было близко человеку?

— Людей в больнице встречаешь разных, есть настолько далекие от веры, что они вообще ничего не знают ни о Боге, ни о Церкви, ни о христианстве. С ними приходится говорить сначала хотя бы о смысле жизни. Пытаешься понятным образом донести Евангельские слова «ищите прежде всего Царства Божия».

Человеку это непонятно: что за Царство Божие, зачем оно мне нужно? У современного человека подсознательно и такой вопрос: «А что мне это даст?» «Что мне даст Церковь? Что мне дадут отношения с Богом? Зачем мне становиться верующим? Что я получу, если буду регулярно ходить в храм, исповедоваться и причащаться?»

И вот начинаешь ему говорить про Царство Божие как про Царство смысла. Царство осмысленной любви, осмысленной веры, осмысленной надежды. Ищи прежде всего смысла жизни.

Смысл жизни — понятное человеку объяснение. Он начинает задумываться о себе: в чем смысл его жизни и почему он его не ищет? Я говорю: «Люди все разные: есть верующие, есть неверующие, есть люди разных конфессий. Все они будут спрошены Богом. Не всех возможно спросить, ходили ли они в храм, причащались ли. А вот искали ли они смысл жизни — можно спросить у всех. Даже если ты неверующий — все равно ты должен знать, для чего ты живешь, ты же не животное, ты — человек.

С этого момента, бывает, начинаются дальше разговоры: а есть ли Бог? И какой Он? Какие есть конфессии?

Иногда, правда, человек и сам ищет этого смысла. Приходил ко мне как-то 40-летний мужчина: «Я, — говорит, —до 40 лет жил-жил, работал-работал на трех работах, а потом вдруг остановился и подумал: зачем я это делаю?» И пришел в храм спросить об этом.

— А с детьми или с подростками с чего начать такой разговор? Они, наверное, еще не ищут смысла жизни?

— Они ищут, но не так, как взрослые. Но ребенок в силу своей природы весь устремлен в будущее, к вечности. Он не может не мечтать, не желать дружбы, любви, вечной жизни, потому что он так устроен.

— Иногда кажется, что современные дети ищут только материального, нет?

— Дети в переходном возрасте — да, но если говорить про 7−8-летних, они еще достаточно чисты, хотя и есть уже некоторая зараженность гаджетами, компьютерами. В силу вот этой детской устремленности в будущее можно говорить с ними о том, что есть место, где нет страданий, нет смерти. Дети хотят, чтобы было так. И понимают, что такое место должно быть.

С теми, кто постарше, кто в переходном возрасте, бывает сложнее. С ними делаешь акцент уже не на Царстве Божием как месте радости, а на дружбе, любви, говоришь о том, чего им больше всего не хватает и что имеет самую большую ценность. Спрашиваю сначала: есть ли у них друзья, каких бы они хотели друзей и отношений с ними, какой любви, что нужно для того, чтобы она такой была. В таком возрасте как раз свойственно задумываться об этом и мечтать о дружбе, любви, о счастье.

И ты говоришь им, что невозможно быть счастливым без источника счастья, невозможно воды набрать, если нет источника этой воды, где ты ее будешь черпать? И потихоньку переходишь к тому, что есть Тот, Кто является источником любви, источником радости, источником счастья. Тогда уже начинаются разговоры о Боге.

— А о смерти приходится с детьми говорить? Они задают про это вопросы?

— Приходится. Но это редко бывает, поскольку у нас детей подросткового возраста немного, больше младенцев. Если подростки задают такой вопрос, стараюсь найти подходящие слова.

— Они боятся своей смерти? Ведь Вы же говорите, что бывают рискованные операции.

— Нет, дети почему-то меньше боятся, чем взрослые. Может, потому, что взрослые больше понимают. Дети в основном реагируют, копируя взрослых. Если взрослый боится — тогда и ребенок боится, если взрослый спокоен, если священник может поделиться с ребенком спокойствием, — то и ребенок так же это воспринимает.

Сам ребенок еще не очень способен выстроить свое отношение к смерти.

— По Вашим наблюдениям, человек, попав в больницу, меняет отношение к жизни?

— Да. Взрослые спрашивают, как им жизнь изменить. Не всегда это желание высказывается вот так напрямую. Но иногда я вижу, что человек хочет задать этот вопрос, и порой сам спрашиваю: «Вы хотели бы изменить свою жизнь?» И слышу горячий ответ: «Да, конечно! Только не знаю, с чего начать, что делать нужно?»

Ведь бывает, что у человека мало того, что болезнь сердца, у него еще и нестроения на работе, в семье — с детьми, с мужем или женой. Поэтому и вопросы о том, как изменить жизнь, у него острее. Когда человек здоров, он может как-то отвлечься от своих проблем, заслониться от них какими-то удовольствиями. А когда здоровье пошатнулось, заслониться уже нечем, и человек начинает глубже размышлять — и о своей жизни думать, и о своих взаимоотношениях с родными и близкими.

— Иногда причины сердечных болезней — как раз эти тяжелые проблемы.

— Да-да, не раз были случаи, что люди попадали в больницу именно потому, что муж изменил или бросил, с детьми какая-то тяжелая история: выпивка, наркотики.

Причем, иногда одни и те же попадают опять — кто планово, кто на повторное обследование, они знают, что здесь храм, с радостью узнают меня (я здесь служу вот уже скоро 18 лет), улыбаются: «А мы у Вас были! Вы нас крестили, Вы нас причащали!»

Но иногда начинаешь разговаривать — и расстраиваешься. Допустим, человек был в больнице год назад с ребенком, мы говорили с ним, как нужно жить по-христиански. Он соглашался, что нужна молитва, церковная жизнь, что нужно ребеночка водить в храм, регулярно причащать и самому причащаться. Через год спрашиваю: «За этот год Вы в храм ходили?» — «Нет» — «Почему?» Они так радостно, не понимая до конца, видимо: «А мы знали, что через год опять сюда приедем. Нам так понравилось здесь». Прийти через год — это, может, и хорошо, но как-то маловато для изменения жизни.

— Бывали у больных вопросы, которые ставили Вас в тупик?

— Ставят в тупик не вопросы, а поведение человека, его противление. Когда он, придя на исповедь, начинает с тобой спорить и говорить, что у Церкви слишком большие и строгие требования, что «как я могу так жить» (например, целомудренно), «почему нельзя, ведь все так живут».

Такое случается, конечно, и в приходских храмах, но в больнице это особенно удивляет: у человека завтра операция на сердце, как она закончится — неизвестно. Но при этом он, например, живет на две семьи. Ему говоришь: «Надо же это оставить и быть верным жене», а он на исповеди, невзирая на угрозу смерти, отвечает: «Нет, я не могу».

Вот это ставит в тупик. Потому что не знаешь, что еще человеку сказать, чтобы все-таки выбить его из состояния греховного благодушия и самоуверенности. И тут понимаешь, что тебе нужно больше опыта, может быть больше благодати Божией, чтобы воздействовать на человека не одними словами. Но поскольку такого нет, ты стоишь и не знаешь, что сказать и что сделать, понимаете?

— Вы сами за эти 18 лет в больнице изменились? Что Вам стало проще или наоборот сложнее?

— Я стал лучше чувствовать людей — и взрослых, и детей.

— Не превратилось ли Ваше служение в привычку? Не появились ли какие-то формальные ответы больным?

— Как сказать… Когда уже знаешь, что делать, приходится прилагать дополнительные усилия, чтоб это не превратилось в привычку. Это относится не только к служению в больнице, но вообще к любому делу, и к отношению с домашними — к ним ведь тоже привыкаешь. Эта опасность везде. Просто более трагично и ужасно это там, где люди страдают, а ты начинаешь к этому привыкать.

Если ты привык делать вещи земные, бытовые — это не страшно. Может, даже и хорошо: «привычка свыше нам дана», дана нам в помощь, ведь действительно нужно привыкнуть рано вставать, подолгу быть на ногах, ездить в больницу, оставаться там иногда на ночь, идти к больным. И хорошо, что ты к этому привык, что тебе это нетрудно, как было раньше. Но тут важно разделять внешнее, физическое действие и внутреннее. У нас, например, должна быть привычка молиться утром и вечером, но сама молитва не должна быть формальной, нельзя к этому привыкать.

Так и здесь. Нельзя привыкать к вещам, которые требуют сострадания, сопереживания.

— Да. Это ловушка для тех, кто давно в больнице. А какие опасности и ошибки могут быть у молодого священника?

— Ошибки случаются, когда ты слишком полагаешься на свой разум, на правильность своих решений. В многочисленных трудных ситуациях лучше лишний раз посоветоваться с тем, кто старше, кто больше знает, у кого больше опыта. Ты можешь слишком строго отнестись к человеку, который, находясь в больнице, требует большего снисхождения.

Не надо требовать от больных в той же мере, как от здоровых, подготовки к причастию, соблюдения поста и молитвы. И хотя это знаешь, когда идешь в больницу, но все равно поначалу ты плохо это чувствуешь.

Рекомендации даешь немножко формально, потому что у тебя нет пока еще душевного, духовного снисхождения, ты это делаешь, потому что так надо, потому что только пока умом понимаешь, что к больным нужно относиться снисходительно. С годами начинаешь уже и чувствовать, что это действительно необходимо людям: и утешение, и снисхождение, — и тогда уже ошибок меньше.

Еще иногда по молодости себя больше жалеешь: чего-то делать не хочется, трудней себя заставлять. Это и сейчас бывает, конечно, но сейчас опять-таки благодаря не только пониманию, но и чувству заставить себя легче. В молодости иногда действуешь просто на силе воли.

Сила воли — хорошая вещь, но без участия сердца она может быть немножко холодной.

А со временем ты вообще понимаешь, что силы воли у тебя особо и не было, тебе только казалось, что она у тебя была. Сейчас больше чувствуешь помощь Божию и не полагаешься уже на силу своей дисциплины и воли.

Отношения с врачами: в чем не нужна принципиальность

— А как священнику вести себя в больнице? Как держать себя с врачами?

— Если говорить в общем, то вести себя нужно как можно более скромно, кротко, не вступать в конфликты с медицинским персоналом. Ведь причащать, крестить и миропомазывать приходится иногда в реанимации и в палатах интенсивной терапии. Врачи порой очень зорко присматриваются, что делает священник.

У многих медиков, далеких от Церкви, есть предубеждение, что священник тут только мешает и все это не нужно, хотя мы ходим по просьбам самих больных или родителей младенцев. Правда, когда врачи встречают с моей стороны доброжелательное отношение, то, конечно, смягчаются.

Бывает, некоторые медики ищут повода к конфликту. У меня были такие случаи. Например, захожу в реанимацию. Врач, сидя в кресле, слушает музыку. Врачи часто включают музыку, чтобы немного расслабиться. Но когда мы исповедуем, причащаем, это мешает. Я попросил врача выключить музыку на время исповеди. Но врач сказал, что не собирается лишать себя этого удовольствия. Пришлось немножко подождать.

Я просто остановился и начал молиться про себя. Ему, видимо, стало неудобно, и минуты через три он встал и сам выключил с недовольным видом. Но зато не было никакого конфликта, я спокойно причастил больного и пошел в другое отделение.

Надо всегда учитывать ситуацию. Например, у тебя составлен маршрут по больнице — список палат и отделений, которые тебе нужно посетить, оптимальная последовательность посещений. Ты приходишь в палату или реанимационный зал, а там какие-то процедуры или обход врачей. Ну значит необязательно тебе сюда прямо сейчас, можно пойти пока в другую палату или даже отделение, а сюда вернуться потом.

Надо учиться тому, что тебя могут не пустить, — значит, придешь в другое время.

Лишь бы была польза людям, а не твоим принципам и твоему уважению. Принципиальность нужно проявлять в другом, называть вещи своими именами: грех — грехом, добро — добром, зло — злом.

— У Вас есть какие-то яркие воспоминания из Вашей больничной жизни?

— Наверное, это те небольшие чудеса, которые частично описаны в книге «Простые чудеса и истории из жизни священнослужителей и прихожан больничного храма». — М., 2016).

Еще бывали сложные случаи, когда приходилось причащать человека в бессознательном состоянии — на том основании, что он, по словам близких, все-таки ходил в храм, исповедовался, причащался. И когда потом человек приходил в себя, он подтверждал желание причаститься и испытывал радость, когда узнавал, что его причащали в такой тяжелый момент.

Хотя, конечно, когда человек без сознания, даже самому священнику не всегда понятно, что нужно делать.

В таких сложных ситуациях поступаешь, как подсказывает или пастырская совесть, или опыт, или совет более опытного священника.

— Больничное служение забирает у священника много душевных и физических сил. А что дает?

— Радость дает. Духовную радость и бóльшую осмысленность жизни.

У священника ведь есть опасность превратиться в требоисполнителя, особенно там, где все хорошо: квартиру освятил, машину освятил, молебен послужил, Литургия — тоже хорошо.

А если ты идешь туда, где боль и страдание, к людям, которые сами не могут прийти на Литургию, на исповедь, на причастие, — там ты больше чувствуешь свое предназначение, свою востребованность, что ли.

Некоторые священники, когда проходили в Москве социальную практику, служили вместе со мной Литургию, а потом ходили в больницу. Они говорили, что это им принесло такую радость, так расширило их духовный кругозор, так оживило, что даже свое священническое служение они увидели по-другому. В обычном храме они всего этого не видели, не знали. Все это повлияло на их душу. Где бы они потом ни служили, они будут вспоминать наши больничные походы и служение в больничных храмах.

Из книги епископа Пантелеимона «Больничный священник»