У нас [в храме свт. Николая в Кузнецах — прим. ред] нет разницы между записками, все записки одинаковые. Я считаю, что коммерческий подход в Церкви — это очень опасная вещь. И в нашем храме все требы совершаются бесплатно — нет никакой платы ни за молебны, ни за отпевание, ни за венчание, ни за крестины, ни за поминовение на проскомидии. А прихожане могут жертвовать сколько хотят в копилку, которая стои́т в храме.
Мы, конечно, напоминаем прихожанам, что приходская жизнь — это наше общее дело, наша общая обязанность; что для того, чтобы приходская жизнь шла нужным образом, нужны средства, и эти средства могут пожертвовать только все вместе, собрать всей общиной. И прихожане жертвуют. Так что мы кое-как справляемся.
Но надо сказать, что, конечно, не получается никакого богатства, совершенно не остаётся каких-то излишек. Иногда бывает трудно. Но когда бывает что-то уж совсем трудное, Господь посылает нам помощь: приходит какой-то богатый человек и приносит нужные деньги. Так мы живём уже десятки лет, и Господь нас не оставляет. Я думаю, что Богу угодно наше желание исполнять заповедь Божию: «Туне приясте, туне дадите» (Матф. 10:8), без всякой коммерции. И, по-моему, это правильно.
Что касается записок, то это вопрос не такой уж и простой. Потому что, с одной стороны, с древности были известны диптихи. Диптих — это две дощечки; на одной написаны имена за здравие, а на другой — за упокой. Тех, кто жертвовал на Церковь, тоже записывали сюда, как бы воздавая им благодарность. Такие поминовения были в Церкви с древности, но всё-таки они никогда не носили характера товарно-денежных отношений. А потом постепенно диптихи приобретают характер записки, который можно подать за деньги. А значит, чем больше записок, чем они дороже, тем больше доход у храма. В России это развилось в особенности, поскольку в России храмы большие и прихожан всегда было много, то естественно, что в больших храмах записок очень много и прочитать их просто нереально.
Например, когда служил отец Иоанн Кронштадтский, то записок были такие горы, что он просто брал их все, приносил к Престолу и говорил: «Господи, помяни всех, кто здесь написан» — и не читал их. И просфоры он даже не все вынимал, а благословлял их, вынимал одну просфору и говорил: «Господи, помяни всех, за кого эти просфоры поданы». И по его молитве было множество исцелений тех, кто был в этих записках записан, хотя их никто и не читал.
А ведь чтение записок само по себе — это же не магия. Какая разница, кто прочитает: алтарник прочитает или священник пробубнит? Это же не волшебство, правда? Понятно, если священник молится от всего сердца: «Господи, исцели эту болящую, у которой сегодня будет тяжёлая операция» — то он может вложить в это своё сердечное участие; и когда мало имён, и маленькая община, и священнику говорят: «Батюшка, помолитесь за этого болящего» — тогда это имеет смысл. Когда его попросили, и он знает, о ком и о чём он молится. А когда горы записок, все имена подряд написаны, и не знаешь кто здесь кто — так ли важно, чтобы он пробубнил эти имена, или чтобы алтарник их пробежал глазами?
Мы прочитываем эти записки, чтобы не быть какими-то модернистами и обновленцами и не рушить традиции. Но, честно говоря, я не могу относиться к этому как к какому-то осмысленному действию. По-моему, когда произносится ектения, то все прихожане должны помянуть своих больных и усопших, потому что они знают, за кого они молятся. Можно дать священнику помолиться за тех, кого он знает, и сказать: «Батюшка, помолитесь за этих и за этих», но только так, чтобы он понимал, за кого он молится — тогда это имеет смысл.
А если просто прочитывать горы записок — то я не думаю, что имеется какая-то большая разница от того, как и кто их прочитает. «Заказные» они или «простые», каким цветом помечены или какая галочка проставлена — я думаю, от этого ничего не меняется.
Продолжение...